Раскрыть ладони - Страница 50

Вручённое мне орудие выглядит менее внушительно, чем молот в руках дядюшки Туве, но мне и не нужно плющить железо. Моя задача — указать место и время. Уловить момент. Попасть в пульс. Коснуться, несильно, но ощутимо. Оставить метку и, если следующий за моим удар не окажется достаточно точным, подправить.

Хотя, Тувериг, на моей памяти, пока ни разу не сделал ошибки. Нет, сейчас дядя крепок, сноровист и упорен. Ещё с десяток лет таким и останется. А потом... Потом молот из его рук примут сыновья. Они гораздо чаще меня бывают в кузне и многому уже научились, но «весёлую вдову» куём мы с дядей. И это не недоверие или пренебрежение. Это просто очередной урок.

— Начали!

Зажатый в клещи железный брусок похож на бутон цветка, густо-алый, с плотно сомкнутыми лепестками. Скоро он наполнится светом, похожим на солнечный, и раскроется. Совсем скоро. И что-то явит миру. Что-то из того, о чём сейчас думает Тувериг, и какие-то из обрывков моих мыслей.

Диннн! Донн! Диннн! До-донн! Удары, одиночные и сдвоенные. Дядя сам выбирает, как действовать. Ему виднее. Он тоже чувствует сталь руками. Почти как я обращаюсь с чарами. Так что, мы оба — волшебники, каждый в своём неповторимом роде...

Брусок постепенно превращается в полосу, с одного края вытягивается больше, с другого меньше, тяжелеет будущая пята, становится всё заметнее дуга изгиба.

— Одной водой обойдёмся? — голос дяди находит щёлочку в трелях звонких ударов.

— Да!

— А не рискованно? Нам же отпускать ещё не один раз...

— Выдержит!

Пар над бадьёй шипит, но не злобно, а радостно, с остервенением увлечённого игрока. Клинок стынет, и всё повторяется снова, снова и снова, пока занавеси не успокаиваются и не смыкаются вокруг стального клыка. Чары впаяны. Теперь можно и отдохнуть, предоставив доводку заказа братцам. Они справятся, я верю. Или хочу верить.

Дядя хлопает меня по плечу, приглашая покинуть душный храм кузни:

— Выйдем, поговорим?

— Пожалуй.

В кухне нас обоих ждёт бадья ничуть не меньших размеров, чем подвальная. Мы окунаемся в неё по очереди, смывая с себя пот, перемешанный с гарью и стальной крошкой. Грубоватый холст чистой рубашки неприятно саднит ставшую вдруг чересчур чувствительной кожу, но где-то под ней, глубоко-глубоко, так же обиженно ёрзает в колючих объятиях неизбежности сердце.

Дядя набивает трубку и тянется за лучиной:

— С тобой происходит неладное.

— С чего вы взяли?

— Да я не беру. Я вижу.

Это верно. Видит. Потому что знает меня уже много не самых радостных лет.

— Всё как обычно.

— Разве?

Он не пытается меня расспрашивать, скорее всего, лишь хочет убедиться в правильности собственных выводов. Не лезет в душу. И за такое отношение я всегда буду благодарен Туверигу.

— Ну... почти. Мне снова не повезло.

Молчание, наполненное размеренным попыхиванием.

— Справишься?

Думаю, тщательно взвешивая все «за» и «против».

— Нет.

— Помочь?

— Спасибо. Я сам.

Сильные пальцы с коротко остриженными ногтями ласково поглаживают трубку:

— Снова ершишься?

Не отвечаю, потому что ответа не требуется.

— Гордые вы, без меры... Карлин таким же был, точно таким. Помню, я ещё совсем мальчишкой был, и уже радовался, что меня Даром обделили. Вроде и не понимал ничего толком, а радовался. И теперь радуюсь.

— Почему?

— Потому что мне есть, чем гордиться. Я свои гордости обнять могу, приголубить... Ну и отшлёпать, если провинятся. Они настоящие, понимаешь? Живые. Рядом ходят. А чары ваши... — Рука поднимается и падает усталым взмахом. — Дурь одна, обычному человеку даже не видная.

И мне не видная. Только я до сих пор боюсь посторонним в этом признаваться. И ненавижу тех, кому известен мой секрет, хотя и для стыда вроде повода нет. Никто из магов не смог бы войти в ту залу. Никто. Только я. Потому что для меня в бесконечности магии царит вечная ночь, и двигаться я могу только на ощупь.

— Что же вы тогда меня в кузню всё зовёте и зовёте?

Тувериг ухмыляется:

— Да уж не из-за чар твоих, не надейся! Хотя многие верят, что с чарами железо становится крепче. Ну и пусть их... А тебя зову, потому что ты никогда ни единую заготовку не запорешь.

— Ой ли?

— Верь, не верь, а не спорь! Ты словно чувствуешь, куда и как ударить нужно. Чувствуешь ведь? То-то! И знатным кузнецом мог бы стать, если бы с пыльными книгами не возился ночи напролёт.

Кузнецом? Да уж, завидная участь. Я всегда мечтал о большем. О том, чтобы меня признали в том искусстве, которое выберу сам. Сделал неверный выбор? Возможно. Но теперь уже поздно отступать. Я родился магом и умру им.

— У вас помощников и так хватает.

— Эх, молодой ты ещё...

— И глупый?

Дядя согласно пыхнул трубкой:

— А тот как же? Вот доживёшь до моих лет, будешь всякий раз жалеть, как встретишь человека, не своим делом занимающегося. Ой, как жалеть будешь! Тогда мои слова и вспомнишь.

— Ну какой из меня кузнец? Я к кузнечному ремеслу не...

— Приучен? Так мы быстро, на два счёта!.. Да шучу я, шучу, не злобствуй. Знаю, что не будешь больше требуемого молотом махать. Ты лучше скажи, что на этот раз стряслось?

— Да нелепица... И сам не понимаю, в чём дело. Меня через два дня судить будут.

— За что же?

Недоумеваешь, да? Не понимаешь, как я мог нарушить закон? А я и не нарушал.

— За кражу.

— Я же тебе говорил: нужны деньги, всегда ссужу.

— Ой, спасибо, дядюшка! Верите вы в меня... даже словами трудно описать, как.

— А не надо шататься по всяким закоулкам и брать заказы невесть у кого. Сколько раз я тебе о своём приятеле Митрисе говорил?